Талантливая русская поэтесса у которой сын стал. Неизвестные факты об известных писателях

В конце сентября Интернет взорвался страшной новостью: женщина бросилась с колокольни Софийского собора в Вологде с высоты 65 метров. За почти полтысячелетия существования собора со времён его постройки Иваном Грозным это единственный случай. Коротенькая информационная строка по этому поводу даже прошла по НТВ. И поползли слухи. Долги... Сумасшедшая... Лишь очень немногие знали истину, но вы её не найдёте в Интернете среди этих досужих домыслов.

Член Союза писателей России Олег Ларионов, по страницам газеты «Правда»
2013-10-25 14:45

Талантливая поэтесса, автор трёх поэтических сборников, блестящий и остроумный полемист, человек с филологическим, экономическим и фармацевтическим образованием, просто красивая женщина — Светлана Станевич. Ведущие областного радио её хорошо знали по метким импровизированным дискуссиям в прямом эфире. В прошлом году баллотировалась в депутаты на региональных выборах. Ставленники от «партии власти» испугались её популярности, испортили в избиркоме на стадии регистрации множество подписных листов, протащили своего откровенного дельца-жулика. А копии она в спешке не сделала, и доказывать свою правоту было бессмысленно... «Я тут, Светлана Геннадьевна, ни при чём», — хлопая оловянными глазами, поспешил оправдаться перед ней один из этой мелкопридворной челяди, косвенно признавая, что он в курсе нечистых дел своих коллег.

По жизни человек чрезвычайно отзывчивый, внимательный, чуткий друг, она бросалась помогать людям совсем незнакомым, как своим родным. И не потому, что к этому обязывала работа фармацевта, а по зову сердца. Иначе не могла. Люди шли к ней в аптеку часто не за лекарством, а просто поговорить, посоветоваться. Очень уважали за добросердечность и открытость.

Но главным качеством Светланы было обострённое, зародившееся ещё в детстве чувство справедливости. В аттестате зрелости у неё была только одна «четвёрка», как ни смешно, по литературе. Директор школы упрашивала: «Светочка, ну что тебе стоит, извинись перед Галиной Павловной, и будет тебе «пятёрка» и золотая медаль!..» — «Я сказала правду и извиняться не буду!» — ответила она. А сказала Светлана своей учительнице по литературе следующее: «Вы унижаете учеников, а преподаёте самый гуманный предмет. Вы не имеете права быть преподавателем!..».

И произнесла эти слова, вступившись за подругу. Вот таким она была человеком. Много лет спустя, когда её сын пошёл в ту же самую школу, учительница, словно бы стараясь загладить свою вину, всегда ставила ему «пятёрки», даже когда, казалось бы, он того не заслуживал. «Мама твоя ведь всегда лидером у нас была, — вспоминала старушка былое. — Такая принципиальная...».

Светлана не нахватала себе дармовых акций, когда работала экономистом в нефтяной компании, хотя могла бы, как те, кто сейчас жирует за счёт наёмных рабочих и одновременно презирает их. Это противоречило её жизненному кредо — жить для людей. В пору кризиса 90-х, будучи человеком разносторонне одарённым, распрощалась с прошлым и быстро освоила новую специальность — фармацевт. Эта профессия востребована всегда. И ещё — очень близка людям.

К концу 90-х один из самых выгодных рынков — лекарственных препаратов — был уже жёстко поделён. Акулы нарождающегося капитализма зубами держались за бизнес, который приносил сотни процентов прибыли, не требуя при этом больших вложений. У нас в городе более половины, если не две трети, этого рынка принадлежит одному местному олигарху. Вот на него Светлана и работала заведующей в крупной аптеке.

Хозяин жизни, стараясь отжать выгоду во всём, наказывал работниц штрафами, урезал зарплату, а потом и вовсе стал обвинять в недостачах, то есть в воровстве. Как человек опытный и настойчивый, Светлана быстро разобралась что к чему: «Да ведь ты же сам у себя воруешь, а потом валишь на девчонок (она была с ним на «ты»). Им и так жить не на что, а ты последние крохи отбираешь. Не будут они проплачивать твои «недостачи» — ни они, ни я. Пореже надо ездить на Ямайку, нужно и в Вологде иногда бывать и смотреть, чем люди дышат».

Девчонки испугались потерять рабочие места и продолжали делать отчисления из зарплаты. Ну а Светлане пришлось уйти. Кому же нужен столь проницательный и принципиальный сотрудник! А людей она видела сразу и насквозь, давая им лаконичные и ёмкие характеристики. Быстро чувствовала ложь или тех, кто, по выражению американцев, «хотел её использовать». С тех пор скитания в поисках работы походили на замкнутый круг. В какую бы фирму Светлана ни обращалась, выяснялось, что и та принадлежит вездесущему олигарху, а значит, вход туда заказан. Она сама удивлялась, говоря с усмешкой: «Даже я недооценила его размаха... Вот откуда у нас лекарства по бешеной цене. Монополист! Всё захвачено. А самое обидное, что нам ничего с этим сейчас не поделать».

Работу она в конце концов нашла, хоть не столь бойкую, зато в государственной системе — выдавала льготные лекарства по рецептам. Сын, блестяще окончивший институт, работал за копейки грузчиком в продовольственном магазине... Типичная история для российской провинции.

Однажды Светлана обратила моё внимание на то, что у магазина в микрорайоне стоит её одноклассник с протянутой рукой. Его обманули с квартирой, он потерял работу. Ночует в подъезде. «Прекрасный парень, когда-то обычный советский человек, — воскликнула она. — Что судьба делает с людьми!.. Я всегда ему подаю...» Спустя какое-то время она, сжав до белизны пальцы, произнесла: «Его больше нет, он умер. О Боже, сколько, сколько их!..» — «Света, — сказал я тогда ей, — каждому даны разум, чувство самосохранения в конце концов, мы рассчитаны на то, чтобы бороться за себя. Хватит всё воспринимать так близко к сердцу, подумай однажды о себе, пойми, тебя на всех не хватит!..»

Но она была другой. Мои слова для неё оставались лишь мнением безнадёжного эгоцентрика и эгоиста.

Все эти детали, словно свинцовая облачность, закрывали высокие горизонты её души. Она продолжала переживать за то, что случается с людьми в родном городе, что творится в стране. «Не могу смотреть на всё это, — говорила. — У молодёжи никаких перспектив. Кругом развал, закамуфлированный фасадами. Народ нищенствует, а эти, с лоснящимися лицами, воруют и лгут, что всё хорошо... Куда катимся?.. Сил больше нет. А я себе такой не нравлюсь — бессильной. Я привыкла быть другой».

Что же толкнуло её на роковой шаг? Наверное, оголённый нерв, о котором сказал в своём приговоре растленности века великий Шекспир. Помните: «...мне видеть невтерпёж достоинство, что просит подаянья, над простотой глумящуюся ложь, ничтожество в роскошном одеянье, и совершенству ложный приговор, и девственность, поруганную грубо, и неуместной почести позор, и мощь в плену у немощи беззубой, и прямоту, что глупостью слывёт, и глупость в маске мудреца, пророка, и вдохновения зажатый рот, и праведность на службе у порока...».

Год назад, в солнечный августовский день, пронизанный бирюзой, Света, всегда физически боявшаяся даже небольшой высоты, позвала меня посетить смотровую площадку колокольни Софийского собора, самой высокой в епархии. Она долго смотрела на прекрасный, зеленеющий внизу древний город, а потом произнесла странную фразу: «Если уходить из этой жизни, то нужно уходить наверняка». Я не придал слишком большого значения этим словам. Подумал, что просто фигура речи. Поэтическая игра. Но тем не менее тревожное предчувствие тяжёлым осадком закралось в душу...

Немногим ранее мы по её инициативе начали здесь снимать на любительскую камеру фильм, посвящённый улицам, носящим имена писателей-вологжан. Как известно, улицы, названные в честь поэтов Константина Батюшкова и Сергея Орлова, «впадают» в Кремлёвскую площадь, где высится классически строгий, суровый в величественном отрешении от земного монумент Софийского собора. А далее, на том берегу реки Вологды, рекой духовной тянется улица Николая Рубцова. Как оператор, я попытался обозначить эту идею — идею Светланы. Она придумала тексты, я сюжет, и мы рассказывали об этих улицах и о поэтах по очереди. Фильм хотели представить на конкурс. Но съёмка оказалась с техническим браком, а снять новый фильм помешали дожди...

Когда к нам приезжала делегация японцев (представители издательства «Кобуши шобо» из Токио, я с ними знаком с 1995 года), Светлана с упоением рассказывала им о вологодских поэтах, переводчик едва успевал переводить. «У вас так много поэтов и такое к ним трепетное отношение... В одной вашей Вологде и музей Батюшкова, и музей Рубцова. Я не припомню у нас в Японии ничего подобного, — сказала директор издательства госпожа Ватанабэ. — Просто поразительно, какой вы народ... Если народ так чтит своих поэтов, значит, в нём есть огромная сила духа...» Кстати, Казуко Ватанабэ — дочь известного в Японии философа-марксиста Канъити Курода и, вроде бы вопреки своему многомиллионному личному состоянию, пропагандирует марксистские идеи по всему миру.

Многими идеями и материалами совершенно бескорыстно поделилась Светлана Станевич, когда предприниматель Михаил Суров готовил биографический том о Николае Рубцове. Правда, её фамилии там не оказалось...

Как человек с обнажённой совестью, с обострённым чувством справедливости, поэт с ранимой душой, она, вероятно, более не видела себя в этом чуждом ей мире. Она привыкла быть впереди и всегда добиваться цели. Но сквозь хищный оскал новых реалий однажды поняла, как ей трудно донести истину до людей и одной что-либо изменить в установившемся порядке вещей. Её страна осталась там, где люди близки и открыты друг другу, где нет стяжательства и узаконенной подлости, где есть ощущение будущего.

В трагедии Светланы Станевич, отчаявшейся утвердить и отстоять свою правду, как в капле воды, отражена сущность холодной эпохи, в которой нам суждено существовать, — эпохи, зачеркнувшей высочайшие человеческие идеалы, такие, как русская соборность, равенство, братство.

В одно из воскресений октября колокола звонницы Софийского собора, казалось, звучали весь день. Никогда не слышал я такого длительного, тревожного звона. Размеренно-глубокий гул пронизал город. Величественный минор вековых колоколов напоминал об иной, высшей реальности. Иногда сильные порывы холодного октябрьского ветра приближали его, и тогда стенание колоколов звучало совсем рядом... И подумалось: они плачут о ней.

Вот одно из коротких стихотворений Светланы Станевич последних лет.

Из любви в любовь не переходят,

Из любви уходят в никуда,

Так что жди, Харон, на

переправе,

Может, скоро я приду туда.

Любовь для Светланы Станевич — это её светлый мир, потерянный за порогом жестокого безвременья, в котором мы живём.

25 лет назад, 15 июня 1992 г. ушел из жизни крупный ученый-востоковед, историк-этнограф, поэт и переводчик, чьи заслуги долгое время оставались недооцененными, – Лев Гумилев . Весь его жизненный путь был опровержением того, что «сын за отца не отвечает». В наследство от родителей ему достались не слава и признание, а годы репрессий и гонений: его отец Николай Гумилев был расстрелян в 1921 г., а мать – Анна Ахматова – стала опальной поэтессой. Отчаяние после 13 лет в лагерях и постоянных препятствий в занятиях наукой усугублялось взаимным непониманием в отношениях с матерью.

1 октября 1912 г. у Анны Ахматовой и Николая Гумилева родился сын Лев. В том же году у Ахматовой вышел ее первый поэтический сборник «Вечер», затем – сборник «Четки», которые принесли ей признание и вывели в литературный авангард. Свекровь предложила поэтессе забрать на воспитание сына – оба супруга были слишком молоды и заняты своими делами. Ахматова согласилась, и это стало ее роковой ошибкой. До 16 лет Лев рос с бабушкой, которую называл «ангелом доброты», а с матерью виделся редко.

Его родители вскоре разошлись, а в 1921 г. Лев узнал о том, что Николая Гумилева расстреляли по обвинению в контрреволюционном заговоре. В том же году его навестила мать, а потом пропала на 4 года. «Я понял, что никому не нужен», – писал Лев, отчаявшись. Он не мог простить матери того, что остался один. К тому же тетка сформировала у него представление об идеальном отце и «дурной матери», бросившей сироту.

Многие знакомые Ахматовой уверяли, что в быту поэтесса была совершенно беспомощна и не могла позаботиться даже о себе самой. Ее не печатали, она жила в стесненных условиях и считала, что с бабушкой сыну будет лучше. Но когда встал вопрос о поступлении Льва в университет, она забрала его в Ленинград. На тот момент она вышла за Николая Пунина, но хозяйкой в его квартире не была – они жили в коммуналке, вместе с его бывшей женой и дочерью. А Лев и вовсе был там на птичьих правах, он спал на сундуке в неотапливаемом коридоре. В этой семье Лев чувствовал себя чужим.

В университет Гумилева не приняли из-за социального происхождения, и ему пришлось освоить множество профессий: он работал чернорабочим в трамвайном управлении, рабочим в геологических экспедициях, библиотекарем, археологом, музейным работником и т. д. В 1934 г. ему наконец удалось стать студентом исторического факультета ЛГУ, но уже через год его арестовали. Вскоре его выпустили «за отсутствием состава преступления», в 1937 г. он восстановился в университете, а в 1938 г. снова был арестован по обвинению в терроризме и антисоветской деятельности. На этот раз ему дали 5 лет в Норильлаге.

По окончании срока в 1944 г. Лев Гумилев ушел на фронт и всю оставшуюся войну прошел рядовым. В 1945 г. он вернулся в Ленинград, снова восстановился в ЛГУ, поступил в аспирантуру и уже спустя 3 года защитил кандидатскую диссертацию по истории. В 1949 г. его снова арестовали и без предъявления обвинения приговорили к 10 годам лагерей. Только в 1956 г. его наконец освободили и реабилитировали.

В это время поэтесса жила в Москве у Ардовых. До Льва дошли слухи, что деньги, вырученные за переводы, она тратила на подарки жене Ардова и ее сыну. Льву казалось, что мать экономит на посылках, редко пишет и относится к нему слишком легкомысленно.

Лев Гумилев был настолько обижен на свою мать, что даже писал в одном из писем, что, будь он сыном простой бабы, давно уже стал бы профессором, и что мать его «не понимает, не чувствует, а только томится». Он упрекал ее в том, что она не хлопотала о его освобождении, в то время как Ахматова опасалась, что ходатайства от ее имени могут только усугубить его положение. К тому же Пунины и Ардовы убеждали ее в том, что ее хлопоты могут навредить и ей, и сыну. Гумилев не учитывал тех обстоятельств, в которых приходилось пребывать его матери, и того, что она не могла ему откровенно написать обо всем, так как ее письма подвергались цензуре.

После его возвращения непонимание между ними только усилилось. Поэтессе казалось, что сын стал чрезмерно раздражительным, резким и обидчивым, а он по-прежнему обвинял мать в равнодушии к нему и его интересам, в пренебрежительном отношении к его научным трудам.

В 5 последних лет они не виделись, и когда поэтесса заболела, за ней ухаживали чужие люди. Лев Гумилев защитил докторскую по истории, за ней еще одну по географии, хотя звания профессора так и не получил. В феврале 1966 г. Ахматова слегла с инфарктом, сын приехал из Ленинграда навестить ее, но Пунины не пустили его в палату – якобы оберегая слабое сердце поэтессы. 5 марта ее не стало. Лев Гумилев пережил мать на 26 лет. В 55 лет он женился и остаток дней провел в тишине и покое.
жми : 28 апреля 2015, 14:36

Детство

♦ Ахматова Анна Андреевна (настоящая фамилия - Горенко) родилась в семье морского инженера, капитана 2-го ранга в отставке на ст. Большой Фонтан под Одессой. Мать, Инна Эразмовна, посвятила себя детям, которых в семье было шесть: Андрей, Инна, Анна, Ия, Ирина (Рика) и Виктор. Рика умерла от туберкулеза, когда Ане было пять лет. Рика жила у тети, и ее смерть держали в тайне от остальных детей. Тем не менее Аня почувствовала, что случилось – и как она потом говорила, эта смерть пролегла тенью через все ее детство.

♦ Своими учителями Ахматова считала поэтов И.Анненского и А.С.Пушкина. С детства Анна стремилась быть верной высокой пушкинской традиции. Она видела мистический смысл в одной своей детской находке: гуляя с няней по аллее благоуханного, утопавшего в зелени Царского Села, она увидела в траве булавку в виде лиры. Маленькая Аня была уверена: эту булавку обронил бродивший по этим аллеям около века назад Александр Сергеевич. Пушкин и Ахматова - тема отдельная. Однажды, году этак в сороковом, Пушкин приснился ее подруге Фаине Раневской. Раневская позвонила Ахматовой. Анна, побледнев от волнения, коротко выдохнула: «Немедленно еду, - и добавила с завистью: - Какая вы счастливая! Мне Он никогда не снился». Ахматова не скрывала, что терпеть не может Наталью Гончарову; похоже, она ревновала. При разговоре о Пушкине Анна Андреевна становилась воздушной, неземной. У ее друзей и поклонников, которыми эта одинокая женщина всегда была окружена, сложилось впечатление, что любила она только Александра Сергеевича и никого больше.

♦ Анна росла в атмосфере, довольно необычной для будущего поэта: в доме почти не было книг, кроме толстого тома Некрасова, который Анне разрешалось читать на каникулах. У матери вкус к поэзии был: она читала детям наизусть стихи Некрасова и Державина, их она знала множество. Но почему-то все были уверены в том, что Анна станет поэтессой – еще до того, как ею была написана первая стихотворная строчка.

♦ Анна довольно рано начала говорить по-французски – научилась, наблюдая за занятиями старших детей. В десять лет поступила в гимназию в Царском Селе.

♦ Через несколько месяцев девочка тяжело заболела: неделю пролежала в беспамятстве; думали, что она не выживет. Когда пришла в себя, она некоторое время оставалась глухой. Позднее один из врачей предположил, что эта была оспа – которая, однако, не оставила никаких видимых следов. След остался в душе: именно с тех пор Анна стала писать стихи.

Гумилев

♦ В канун Рождества 1903 года Анна познакомилась с Николаем Гумилевыми . Тогда 14-летняя Аня Горенко была стройной девушкой с огромными серыми глазами, резко выделявшимися на фоне бледного лица и прямых черных волос. Увидев ее точеный профиль, некрасивый 17-летний юноша понял, что отныне и навсегда эта девочка станет его музой, его Прекрасной Дамой, ради которой он будет жить, писать стихи и совершать подвиги.

♦ Она поразила его не только своей неординарной внешностью – Анна была красива очень необычной, таинственной, завораживающей красотой, сразу привлекающей к себе внимание: высокая, стройная, с длинными густыми черными волосами, прекрасными белыми руками, с лучистыми серыми глазами на практически белом лице, ее профиль напоминал античные камеи. Анна ошеломила его и полной непохожестью на все, окружавшее их в Царском Селе.

У русалки печальные очи.
Я люблю ее, деву-ундину,
Озаренную тайной ночной,
Я люблю ее взгляд заревой
И горящие негой рубины...
Потому что я сам из пучины,
Из бездонной пучины морской.
(Н.Гумилев «Русалка»)

♦ В то время пылкий юноша вовсю старался подражать своему кумиру Оскару Уайльду. Носил цилиндр, завивал волосы и даже слегка подкрашивал губы. Однако, для того чтобы завершить образ трагического, загадочного, слегка надломленного персонажа, Гумилеву не хватало одной детали. Все подобные герои непременно были поглощены роковой страстью, терзались от безответной или запретной любви - в общем, были крайне несчастливы в личной жизни. На роль прекрасной, но жестокой возлюбленной Аня Горенко подходила идеально. Ее необычная внешность притягивала поклонников, к тому же скоро выяснилось, что Анна вовсе не питает к Николаю ответных чувств.

♦ Холодноватый прием ничуть не уменьшил пыл влюбленного поэта - вот она, та самая роковая и безответная любовь, которая принесет ему желанное страдание! И Николай с азартом ринулся завоевывать сердце своей Прекрасной Дамы. Однако Анна была влюблена в другого. Владимир Голенищев-Кутузов - репетитор из Петербурга - был главным персонажем ее девичьих грез.

♦ В 1906 году Гумилев уезжает в Париж. Там он надеется забыть свою роковую любовь и вернуться в образе разочарованного трагического персонажа. Но тут Аня Горенко внезапно понимает, что ей не хватает слепого обожания молодого поэта (родители Ахматовой узнали о влюбленности дочки в петербургского репетитора и от греха подальше разлучили Аню и Володю). Ухаживания Николая настолько сильно льстили самолюбию Ахматовой, что она даже собиралась выйти за него замуж, несмотря на то, что до сих пор была влюблена в питерского репетитора. К тому же вечные разговоры Гумилева о роковой любви не прошли даром - теперь Ахматова и сама не прочь сыграть роль трагической фигуры. Вскоре она отправляет Гумилеву письмо с жалобами на свою ненужность и заброшенность.

♦ Получив письмо Ахматовой, Гумилев, полный надежд, возвращается из Парижа, навещает Аню и делает ей очередное предложение руки и сердца. Но дело испортили… дельфины. Тогда Ахматова отдыхала в Евпатории. Прогуливаясь с Гумилевым по пляжу и слушая объяснения в любви, Аня наткнулась на двух выброшенных на берег мертвых дельфинов. Неизвестно почему это зрелище так сильно повлияло на Ахматову, но Гумилев получил очередной отказ. Причем Ахматова цинично объяснила влюбленному Николаю, что ее сердце навсегда занято Голенищевым-Кутузовым.

Двойной портрет: Анна Ахматова и Николай Гумилев. Т. М. Скворикова. 1926 г.

♦ Отвергнутый поэт снова уезжает в Париж, считая, что единственный приемлемый выход из ситуации - самоубийство. Попытка самоубийства была обставлена со свойственной Гумилеву театральностью и напыщенностью. Сводить счеты с жизнью поэт отправляется в курортный городок Турвиль. Грязноватая вода Сены показалась Гумилеву неподходящим пристанищем для измученной души влюбленного юноши, а вот море - в самый раз, тем более что Ахматова не раз говорила ему о том, что обожает смотреть на морские волны. Однако трагедии суждено было превратиться в фарс. Отдыхающие приняли Гумилева за бродягу, вызвали полицию, и, вместо того чтобы отправиться в последний путь, Николай отправился давать объяснения в участок. Свою неудачу Гумилев расценил как знак судьбы и решил попытать счастья в любви еще раз. Николай пишет Ахматовой письмо, где вновь делает ей предложение. И вновь получает отказ.

♦ Тогда Гумилев снова пытается покончить с собой. Эта попытка была еще более театральной, чем предыдущая. Гумилев принял яд и отправился дожидаться смерти в Булонский лес. Где его и подобрали в бессознательном состоянии бдительные лесничие.

♦ В конце 1908 года Гумилев возвращается на родину. С мечтами завоевать сердце Ахматовой молодой поэт так и не расстался. А потому он продолжает осаждать Анну, клясться ей в вечной любви и предлагать замужество. То ли Ахматова была тронута такой почти собачьей преданностью, то ли Гумилев выбил из нее согласие рассказами о неудачных попытках самоубийства, то ли образ питерского репетитора несколько померк, но так или иначе Анна дала свое согласие на брак. Но, соглашаясь на брак с Гумилевым, она принимала его не как любовь – но как свою Судьбу.

«Гумилев - моя судьба, и я покорно отдаюсь ей.
Не осуждайте меня, если можете.
Я клянусь Вам всем для меня святым, что этот
несчастный человек будет счастлив со мной» (А.Ахматова)

♦ Никто из родственников жениха не явился на венчание, в семье Гумилевых считали, что этот брак продержится недолго.

После свадьбы

"Прекрасно сложенные женщины, которых стоит лепить и писать, всегда кажутся неуклюжими в платьях." Амедео Модильяни

♦ После свадьбы Гумилевы уехали в Париж. Здесь Анна знакомится с Амедео Модильяни – тогда никому не известным художником, который делает множество ее портретов. Между ними даже завязывается что-то похожее на роман – но как вспоминает сама Ахматова, у них было слишком мало времени, чтобы могло произойти что-нибудь серьезное. "Анна и Амедео" - это не столько история любви, сколько лишь эпизод из жизни двух людей, обугленных дыханием искусства. ♦ Позже Ахматова отметила: «Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его - очень короткой, моей - очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом. И все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак. Он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не имел и тени признания» . об Анне и Амадео уже был на Сплетнике, в далеком 2009. Поэтому не вижу смысла заново это освещать. Добавлю лишь портреты Ахматовой, работы Модильяни (1911)

Анна Ахматова на трепеции. 1911

♦ По поводу портретов Ахматова рассказывала следующее: "Рисовал он меня не с натуры, а у себя дома, - эти рисунки дарил мне. Их было шестнадцать. Он просил, чтобы я их окантовала и повесила в моей комнате. Они погибли в царскосельском доме в первые годы Революции. Уцелел тот, в котором меньше, чем в остальных, предчувствуются его будущие "ню"..."

♦ Для Николая Гумилева женитьба на Анне Горенко так и не стала победой. Как выразилась одна из подруг Ахматовой того периода, у нее была своя собственная сложная «жизнь сердца», в которой мужу отводилось более чем скромное место. Она и бровью не повела, когда влюбленный муж, который столько лет ее добивался, через пять месяцев после свадьбы укатил в Африку в поисках приключений. Она терпеть не могла экзотики и выходила в другую комнату, когда он заводил разговоры о своих путешествиях по Абиссинии, об охоте на тигров. Да и для Гумилева оказалось совсем не просто совместить в сознании образ Прекрасной Дамы - объекта для поклонения - с образом жены и матери. А потому уже через два года после женитьбы Гумилев заводит серьезный роман. Легкие увлечения случались у Гумилева и раньше, но в 1912 году Гумилев влюбился по-настоящему. Сразу после возвращения из Африки Гумилев посещает имение своей матери, где сталкивается со своей племянницей - молоденькой красавицей Машей Кузьминой-Караваевой. Чувство вспыхивает быстро, и оно не остается без ответа. Однако и эта любовь носит оттенок трагедии - Маша смертельно больна туберкулезом, и Гумилев опять входит в образ безнадежно влюбленного. Анну известие об этом не поразило - она словно знала наперед, что будет именно так, и загодя приготовила месть. Вернувшись из Парижа домой, Анна нарочно вложила пачку с письмами Модильяни в том стихов Теофиля Готье и подсунула книжку мужу. Они были квиты и великодушно простили друг друга.

♦ Ахматовой приходится несладко - она давно привыкла к тому, что является для Николая богиней, а потому ей тяжело быть свергнутой с пьедестала и осознавать, что муж способен испытывать такие же высокие чувства к другой женщине. Здоровье Машеньки быстро ухудшалось, и вскоре после начала их романа с Гумилевым Кузьмина-Караваева умерла. Правда, ее смерть не вернула Ахматовой былого обожания мужа. И тогда в 1912-м Анна Андреевна решается на отчаянный шаг и рожает Гумилеву сына Льва. Рождение ребенка Гумилев воспринял неоднозначно. Он тут же устраивает «демонстрацию независимости» и продолжает крутить романы на стороне. У него хор возлюбленных из числа учениц, одна даже родила ему ребенка. Продолжая сохранять брак и дружбу, Ахматова с Гумилевым наносят друг другу удар за ударом. Впрочем, Анне совершенно некогда всерьез страдать от неверности мужа. Она уже давно называет Николая Степановича другом и братом. Впоследствии Ахматова скажет: «Николай Степанович всегда был холост. Я не представляю себе его женатым».

Сорин С. Ахматова. 1914

♦ Удивительно, как эти двое умудрились произвести на свет сына. Рождение Гумильвенка, как окрестили младенца друзья, не произвело на супругов видимого впечатления. Оба они затратили больше времени на написание стихов в честь этого события, чем на возню с дитятей. Зато свекровь Анна Ивановна помягчела к невестке и все ей простила за внука. Маленький Левушка прочно оседает на руках счастливой бабушки.

♦ В 1914 году Гумилев уезжает на фронт, и у Ахматовой завязывается бурный роман с поэтом Борисом Анрепом. И только эмиграция Анрепа в Англию поставила точку в их отношениях. Впрочем, Анреп был вовсе не единственным приближенным Ахматовой.

Анна с сыном Львом

♦ В сентябре 1921 года девятилетнему Леве Гумилеву школьники постановили не выдавать учебников. Просто потому, что 25 августа его отец был расстрелян по обвинению в причастности к белогвардейскому заговору. Последнее, что написал поэт, было:

Я сам над собой насмеялся

И сам я себя обманул,

Когда мог подумать, что в мире

Есть что-нибудь, кроме тебя.

Другие браки

♦ Впоследствии Ахматова выходила замуж еще трижды, но все ее браки заканчивались разводами. Наверное, великая поэтесса не была приспособлена к роли жены. Впрочем, для всех своих мужей, и в первую очередь для Гумилева, Ахматова стала идеальной вдовой. Она отреклась от него живого, всеми почитаемого, но мертвому, расстрелянному большевиками, она осталась верна до конца. Хранила его стихи, хлопотала об их издании, помогала энтузиастам собирать сведения для его биографии, посвящала ему свои произведения.

Анна Ахматова. Л.А. Бруни. 1922 год

♦ Когда Гумилев наконец вернулся в Россию (после войны он провел некоторое время в Лондоне и Париже), Ахматова сообщает ему ошеломительную весть: она любит другого, а потому им придется расстаться навсегда. Несмотря на прохладные отношения между супругами, развод стал для Гумилева настоящим ударом - он все еще любил свою Прекрасную Даму Аню Горенко После развода с Гумилевым в 1918-м Анна Андреевна скиталась по знакомым, пока ее не приютил в служебной квартире Мраморного дворца востоковед Вольдемар Шилейко. ♦ Он виртуозно переводил с аккадского языка, был великолепно образован. И при этом капризен, вздорен, язвителен и груб, что Ахматова почему-то стойко терпела, считая, что новый ее муж немного не в себе. Отношения их поражали окружающих.

- Я выучила французский по слуху, на уроках старшего брата с сестрой, - говорила Ахматова.

- Если б собаку учили столько, сколько тебя, она давно бы стала директором цирка! - отзывался Шилейко.
1924
Шилейко рвал и бросал в печку ее рукописи, растапливал ими самовар. Три года Анна Андреевна покорно колола дрова, потому что у Шилейко был ишиас. Когда же она сочла, что муж исцелился, просто покинула его. И протянула с удовлетворенным вздохом: «Развод… Какое же приятное чувство!»

Тебе покорной? Ты сошел с ума!
Покорна я одной Господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли,
Мне муж – палач, а дом его – тюрьма.
1921

Но после их разрыва он не постеснялся сравнить поэтессу с собакой. Так и сказал: «… у меня в доме для всех бродячих собак находилось место, вот и для Анечки нашлось». Сама Ахматова сочинила такие стихи:

От любви твоей загадочной,

Как от боли, в крик кричу.

Стала желтой и припадочной,

Еле ноги волочу.

После в 1922 поэтесса выходит замуж за искусствоведа Николая Пунина ♦ Николай Пунин был давно влюблен в Анну и, когда она снова осталась без крыши над головой, сделал ей предложение. Ахматовой и Пунину пришлось жить вместе с его бывшей женой Анной Евгеньевной и дочкой Ирой. Анна Андреевна сдавала ежемесячно в общий котел «кормовые» деньги. Вторую половину своих жалких доходов, оставив лишь на папиросы и на трамвай, отсылала на воспитание сына свекрови в Бежецк. Анна Ахматова и Н. Пунин во дворе Фонтанного дома, 1920гг

♦ Жили странно. «У меня всегда так», - кратко объясняла Ахматова. На людях Пунин делал вид, что их с ней ничего не связывает. Когда к Анне Андреевне приходил кто-то из знакомых, Николай Николаевич, искусствовед и блестяще образованный человек, даже не здоровался с гостем, читал газету, как будто бы никого не видел. С Анной они были неизменно на «вы». Пунин в более поздние годы

♦ Когда Ахматова делала попытки покинуть эту нелепую жизнь, Пунин валялся в ногах и говорил, что жить без нее не может, а если он не будет жить и получать зарплату, погибнет вся семья. Наконец-то (к великой ревности сына Левы) в ней проснулась материнская нежность: она возится с дочерью Пунина. Пунин же демонстративно не замечает Леву, которому при приезде из Бежецка достается для ночевки нетопленый коридор. Анна с сыном Львом

«Жить в квартире Пуниных было скверно… Мама уделяла мне внимание только для того, чтобы заниматься со мной французским языком. Но при ее антипедагогических способностях я очень трудно это воспринимал», - не забыл обид уже немолодой Лев Николаевич.

Уже после расставания с Ахматовой Пунин был арестован и скончался во время заключения в Воркуте.

Последней любовью Ахматовой стал врач-патологоанатом Гаршин (племянник писателя). Они должны были пожениться, но в последний момент жених отказался от невесты. Накануне ему приснилась покойная жена, которая умоляла: «Не бери в дом эту колдунью!»

В немилости у властей

Выдержки из Докладной «О необходимости ареста поэтессы Ахматовой» № 6826/А от 14 июня 1950 года была передана Сталину министром госбезопасности СССР Абакумовым .

Начиная с 1924 года, Ахматова вместе с Пуниным группировала вокруг себя враждебно настроенных литературных работников и устраивала на своей квартире антисоветские сборища. По этому поводу арестованный Пунин показал: «В силу антисоветских настроений я и Ахматова, беседуя друг с другом, не раз выражали свою ненависть к советскому строю, возводили клевету на руководителей партии и Советского правительства и высказывали недовольство по поводу различных мероприятий советской власти... У нас на квартире устраивались антисоветские сборища, на которых присутствовали литературные работники из числа недовольных и обиженных советской властью... Эти лица вместе со мной и Ахматовой с вражеских позиций обсуждали события в стране... Ахматова, в частности, высказывала клеветнические измышления о якобы жестоком отношении советской власти к крестьянам, возмущалась закрытием церквей и выражала свои антисоветские взгляды по ряду других вопросов».

Автопортрет А.Ахматовой углем от 30 декабря 1926 г.

Как установлено следствием, в этих вражеских сборищах в 1932–1935 гг. принимал активное участие сын Ахматовой - Лев Гумилев, в то время студент Ленинградского государственного университета. Об этом арестованный Гумилев показал: «В присутствии Ахматовой мы на сборищах без стеснения высказывали свои вражеские настроения... Пунин допускал террористические выпады против руководителей ВКП(б) и Советского правительства... В мае 1934 года Пунин в присутствии Ахматовой образно показывал, как бы он совершил террористический акт над вождем советского народа». Аналогичные показания дал арестованный Пунин, который сознался в том, что он вынашивал террористические настроения в отношении товарища Сталина, и показал, что эти его настроения разделяла Ахматова: «В беседах я строил всевозможные лживые обвинения против Главы Советского государства и пытался „доказать“, что существующее в Советском Союзе положение может быть изменено в желательном для нас направлении только путем насильственного устранения Сталина... В откровенных беседах со мной Ахматова разделяла мои террористические настроения и поддерживала злобные выпады против Главы Советского государства. Так, в декабре 1934 года она стремилась оправдать злодейское убийство С.М.Кирова, расценивая этот террористический акт как ответ на чрезмерные, по ее мнению, репрессии Советского правительства против троцкистско-бухаринских и иных враждебных группировок».

Следует отметить, что в октябре 1935 года Пунин и Лев Гумилев были арестованы Управлением НКВД Ленинградской области как участники антисоветской группы. Однако вскоре по ходатайству Ахматовой из-под стражи были освобождены.

Говоря о последующей своей преступной связи с Ахматовой, арестованный Пунин показал, что Ахматова продолжала вести с ним вражеские беседы, во время которых высказывала злобную клевету против ВКП(б) и Советского правительства.

В 1935 году Ахматовой удалось вызволить арестованных сына и мужа после личной встречи со Сталиным. Но до того, как это произошло, оба были «с пристрастием» допрошены и вынужденно подписали фальшивые показания на Ахматову - о ее «соучастии» в их «преступлениях» и о ее «вражеской деятельности». Чекисты подтасовывали факты виртуозно. На Ахматову также постоянно собирались многочисленные агентурные доносы и материалы подслушки. «Дело оперативной разработки» на Ахматову было заведено в 1939-м. Спецтехника в ее квартире работала с 1945 года. То есть дело давно уже было состряпано, осталось только довести его до логического конца - ареста. Требуется только отмашка Сталина.

Портрет поэтессы Анны Ахматовой. Белая ночь. Ленинград. А. А. Осьмеркин. 1939-1940

♦ Наукой быть матерью арестанта Ахматова овладела быстро. Семнадцать месяцев Ахматова провела в тюремных очередях, «трехсотая, с передачею» стояла под Крестами. Однажды, поднимаясь по лестнице, заметила, что ни одна женщина не смотрит в большое зеркало на стене - амальгама отражала лишь строгие и чистые женские профили. Тогда вдруг растаяло чувство одиночества, мучившее ее с детства: «Я была не одна, а вместе со своей страной, выстроившейся в одну большую тюремную очередь». Саму Анну Андреевну почему-то не трогали еще лет десять. И только в августе 1946 года пробил роковой час. «Что же теперь делать?» - спросил Ахматову случайно встреченный на улице Михаил Зощенко. Вид у него был совершенно убитый. «Наверное, опять личные неприятности», - решила она и наговорила нервному Мише утешительных слов. Через несколько дней в случайной газете, в которую была завернута рыба, она прочла грозное Постановление ЦК, в котором Зощенко был назван литературным хулиганом, а она сама - литературной блудницей.

«До убожества ограничен диапазон ее поэзии, - вбивал слова как гвозди Андрей Александрович Жданов на собрании ленинградских писателей в Смольном, - поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельней!» Перепуганные насмерть писатели послушно исключили Ахматову из своего профессионального союза. И потом мучились без сна, не зная, поздороваться ли завтра с Анной Андреевной или сделать вид, что они не знакомы. Зощенко знаменитое Постановление растоптало и буквально убило. Ахматова по обыкновению выжила. Только пожимала плечами: «Зачем великой стране надо пройти танками по грудной клетке одной больной старухи?»

Мартирос Сарьян 1946 г. Портрет А. А. Ахматовой был написан в 1946 году, сразу же после постановления ЦК и доклада Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». И если бесконечно усталая и оскорбленная женщина согласилась позировать художнику, то, по-видимому, лишь потому, что сознавала гражданское мужество его поступка. Ахматова позировала в московской мастерской Сарьяна. Сарьян работал над портретом четыре дня, на пятый сеанс Ахматова, заболев, не пришла. Портрет остался незавершенным - не проработаны руки модели.

♦ В 1949-м в очередной раз арестованы Николай Пунин и Лев Гумилев. И глава МГБ Абакумов уже потирал руки, но Сталин почему-то санкции на арест Ахматовой не дал. Дело тут в поведении самой Ахматовой. Нет, она ничего не знала о докладной Абакумова и меньше всего беспокоилась о себе. Но отчаянно хотела спасти сына. Поэтому написала и опубликовала цикл верноподданнических стихов «Слава миру», среди которых юбилейная ода Сталину. И одновременно послала письмо Иосифу Виссарионовичу с мольбой о сыне. По сути, ради спасения сына Ахматова бросила в ноги верховному палачу последнюю жертву - свое поэтическое имя. Палач жертву принял. И это все решило. Льва Гумилева, правда, все равно не освободили, но и Ахматову не арестовали. Впереди ее ждали 16 мучительных лет одиночества.

Анна Ахматова

♦ Когда вождь умер, долгий морок рассеялся. 15 апреля 1956 года, в день рождения Николая Степановича Гумилева, с каторги вернулся Лев. У этого изгоя из изгоев не было шансов остаться на свободе, мало шансов выжить и еще меньше - стать знаменитостью мирового масштаба. Но Лев Николаевич сделался блистательным историком, опровергнув мнение о том, что на детях природа отдыхает. Он обвинял Анну Андреевну во всех своих бедах. И особенно в том, что она не увезла его за границу, пока это было возможно. Не мог простить ни своего детства, ни холодного коридора в пунинской квартире, ни ее материнской, как ему казалось, холодности.
Ахматова с сыном Львом Гумилевым

♦ В последние годы Ахматова, наконец, обрела собственный дом - кто-то в ленинградском Литфонде усовестился, и ей выделили дачку в Комарово. Она называла это жилище будкой. Там был коридор, крылечко, веранда и одна комната. Ахматова спала на лежаке с матрасом, вместо одной ножки были подложены кирпичи. Еще стоял столик, сделанный из бывшей двери. Висел рисунок Модильяни и икона, принадлежавшая Гумилеву.

Моисей Вольфович Лянглебен 1964

Другие факты

♦ Первая публикация. В 1905 г. после развода родителей Ахматова с матерью переехала в Евпаторию.Весной 1906 года Анна поступила в Киевскую Фундуклеевскую гимназию. На лето она вернулась в Евпаторию, где к ней заехал – по пути в Париж, - Гумилев. Они помирились и переписывались всю зиму, пока Анна училась в Киеве.В Париже Гумилев принимал участие в издании небольшого литературного альманаха «Сириус», где опубликовал одно стихотворение Анны. Ее отец, узнав о поэтических опытах дочери, просил не срамить его имени. «Не надо мне твоего имени», - ответила она и взяла себе фамилию своей прабабушки, Прасковьи Федосеевны, чей род восходил к татарскому хану Ахмату. Так в русской литературе появилось имя Анны Ахматовой. Сама Анна отнеслась к своей первой публикации совершенно легкомысленно, посчитав, что на Гумилева «нашло затмение». Гумилев тоже не воспринимал поэзию своей возлюбленной всерьез – оценил ее стихи он лишь через несколько лет. Когда он первый раз услышал ее стихи, Гумилев сказал: «А может быть, ты лучше будешь танцевать? Ты гибкая…» – она с положения «стоя» могла выгнуться так, что доставала спокойно головой до пяток.Позже ей завидовали балерины Мариинского театра.

Анна Ахматова. Шарж. Альтман Н. И. 1915 год

♦ Когда сына Ахматовой, Льва Гумилева, арестовали, она вместе с другими матерями ходила к тюрьме "Кресты". Одна из женщин спросила, сможет ли она ЭТО описать. После этого Ахматова начала писать "Реквием".

♦ На протяжении всей своей сознательной жизни Ахматова вела дневник, отрывки из которого были опубликованы в 1973 году. Накануне своей кончины, ложась спать, поэтесса написала, что ей жаль, что здесь, в кардиологическом санатории, нет ее Библии. По всей видимости, Анна Андреевна предчувствовала, что нить ее земной жизнь вот-вот оборвется.

♦ Последний сборник стихов Ахматовой был опубликован в 1925 году. После этого НКВД не пропускала никакое творчество этой поэтессы и именовала его "провокационным и антикоммунистическим". По данным историков, Сталин положительно отзывался об Ахматовой. Тем не менее, это не помешало ему наказать поэтессу после ее встречи с английским философом и поэтом Берлином. Ахматову исключили из Союза писателей, тем самым фактически обрекли на прозябание в нищете. Талантливая поэтесса была вынуждена долгие годы заниматься переводами.

Анна Ахматова и Борис Пастернак

♦ Всю Вторую мировую войну Ахматова провела в тылу, в Ташкенте. Практически сразу после падения Берлина поэтесса вернулась в Москву. Однако там она уже давно не считалась «модной» поэтессой: в 1946 году ее творчество раскритиковали на заседании Союза писателей, и вскоре Ахматова была исключена из ССП. Вскоре на Анну Андреевну обрушивается еще один удар: вторичный арест Льва Гумилева. Во второй раз сыну поэтессы присудили десять лет лагерей. Все это время Ахматова пыталась вытащить его, строчила просьбы в Политбюро, однако никто к ним не прислушался. Сам Лев Гумилев, ничего не зная о стараниях матери, решил, что она не приложила достаточно усилий, чтобы помочь ему, поэтому после освобождения отдалился от нее.

Портрет Ахматовой. Altman, Nathan, 1914год (мой любимый портрет)

♦ В 1951 году Ахматову восстановили в Союзе советских писателей и она постепенно возвращается к активному творческому труду. В 1964 году ей была присуждена престижная итальянская литературная премия «Этна-Торина» и ей позволяют получить ее, поскольку времена тотальных репрессий прошли, и Ахматова перестала считаться антикоммунистической поэтессой. В 1958 году выходит сборник «Стихотворения», в 1965 – «Бег времени». Тогда же, в 1965 году, за год до своей смерти, Ахматова получает докторскую степень Оксфордского университета.

♦ Перед смертью Ахматова все-таки сблизилась с сыном Львом, который долгие годы таил на нее незаслуженную обиду. После смерти поэтессы Лев Николаевич принял участие в постройке памятника вместе со своими студентами (Лев Гумилев был доктором Ленинградского университета). Материала не хватало, и седовласый доктор вместе со студентами бродил по улицам в поисках камней. Похороны Анны Ахматовой. Стоят ученики по поэтическому слову Иосиф Бродский (прикрыл нижнюю часть лица рукой), Евгений Рейн (слева)

«Саша!!! Я сейчас упаду! Помоги мне! Саша, мне тяжело, я сейчас сорвусь!» – на высоте пятого этажа, вцепившись руками в карниз, висела девушка. Еще мгновение – и пальцы ее разжались… Соседи вызвали «скорую». Когда она приехала, Ника была еще жива. Врачи попытались вставить ей в рот трубку дыхательного аппарата, но она слабым движением руки отстранила ее и тихо прошептала: «Не надо…» До больницы ее не довезли.

Никой Турбиной, очаровательной девочкой, с четырех лет начавшей сочинять дивные, не по-детски мудрые стихи, когда-то восторгался весь Советский Союз. Помните серьезного ребенка, читающего свои произведения вместе с известными поэтами на открытии московской Олимпиады? Тогда эта хрупкая девочка из Ялты считалась без преувеличения национальным достоянием. О ней много писали, говорили, ею гордились, называли вундеркиндом и показывали всему миру… А потом умиление взрослых внезапно сменилось равнодушием: мало ли на Руси молодых поэтов!

Она родилась 17 декабря 1974 года в Ялте. По соседству жила София Ротару. Однажды Ника познакомилась с певицей, но продолжать общение не пожелала. Она вообще росла малообщительной девочкой и очень любила ставить взрослых в тупик своими не по-детски серьезными вопросами. Например, когда Никуше было всего два года, она неожиданно спросила бабушку: «Буль! А есть ли душа?» Бабуля растерялась и так и не смогла ничего сказать в ответ.

Любимым занятием Ники было смотреть в окно, особенно в дождливую погоду, и бормотать что-то себе под нос (как выяснилось позже – стихи!) или, глядя в зеркало, разговаривать со своим отражением обо всем на свете.

А каждую ночь к ней приходил Звук… Так малышка называла неведомо откуда звучавший голос, который диктовал ей строчки, спустя несколько лет прославившие ее на весь мир! А вслед за известностью появились и первые слухи о том, что стихи Нике диктуют космические пришельцы или их пишет за нее мама. Уж слишком «запредельными» и взрослыми они казались. Эта ложь очень ранила девочку:

Возьмите-ка тетрадь

И напишите вы о том,

Что видели во сне,

Лучшие дня

Что стало больно и светло,

Пишите о себе.

Тогда поверю вам, друзья:

Мои стихи пишу не я. (1982)

А правда была до банальности проста. Маленькая поэтесса с детства страдала бронхиальной астмой в тяжелой форме. У ребенка приступы удушья, как известно, вызывают страх перед сном. И Ника боялась заснуть. Точнее – боялась не проснуться, задохнувшись от кашля. Поэтому по ночам она сидела в постели, обложенная подушками, и, хрипло дыша, бормотала что-то на птичьем языке. Это бормотание напоминало древние заклинания и здорово пугало родственников. Затем неясные звуки превращались в отчетливые фразы, которые звучали все громче и громче… Слова словно душили малышку, и в такие минуты она упорно звала на помощь взрослых и требовала: «Пишите!» Особенно «доставалось» маме:

Я надеюсь на тебя.

Запиши все мои строчки.

А не то наступит точно

Ночь без сна.

Собери мои страницы

В толстую тетрадь.

Их постараюсь разобрать.

Только, слышишь,

Не бросай меня одну.

Превратятся

Все стихи мои в беду. (1983)

Девочка читала стихи пылко, с жаром, а иногда с каким-то отрешенным видом. Казалось, что ей и впрямь их кто-то диктует… После декламации Ника опустошенно откидывалась на подушки в ожидании нового «стихотворного приступа». В интервью она описывала свои ощущения так: «Стихи приходят внезапно. Когда сильно больно или страшно. Это похоже на роды. Поэтому мои стихи несут в себе боль». По словам родственников, Ника вообще не спала до двенадцати лет. И они решили показать измученную бессонницей девочку специалистам. Однако врачи лишь развели руками: «У нас нет лекарства от таланта! Пусть пишет. Если что-то и надо лечить, то только астму…»

Говорят, истоки таланта ребенка нужно искать у его родителей. Об отце Ники ничего не известно – она до последних лет жизни упорно избегала разговоров о нем. Ее мать – Майя Анатольевна – была одаренной художницей. Но реализоваться полностью она так и не смогла, поэтому мечтала вырастить звезду из Ники. Заметив явный поэтический талант дочери, Майя Анатольевна с самого раннего детства стала читать ей стихи Ахматовой, Мандельштама, Пастернака. А потом пригодились и полезные знакомства дедушки – крымского писателя Анатолия Никаноркина. В его ялтинском доме часто гостили московские литераторы. Мама Ники обращалась к ним с просьбой напечатать стихи дочки в столице. Откликнулись немногие. Большинству писателей идея показалась скорее абсурдной – психика девочки еще не окрепла, ранняя слава лишь сломает ее. Вдобавок Никуша и без того видела мир лишь в темных красках:

Алая луна,

Алая луна.

Загляни ко мне

В темное окно.

Алая луна,

В комнате черно.

Черная стена.

Черные дома.

Черные углы.

Черная сама. (1980)

Помог случай. Когда Нике исполнилось семь лет, в Ялту приехал Юлиан Семенов. Он строил дачу за городом. Однажды ему срочно понадобилась машина до Симферополя, а бабушка Ники как раз возглавляла отдел обслуживания в гостинице «Ялта», где остановился писатель. Она-то и убедила мэтра прочитать стихи внучки. Семенов, раздосадованный задержкой, с недовольным видом взял из рук женщины пухлую папку, прочитал несколько стихотворений и вдруг воскликнул: «Гениально!» Спустя месяц по его просьбе в дом к Турбиным приехали журналисты. А 6 марта 1983 года в печати впервые появились стихи Ники. В тот день девятилетняя школьница проснулась знаменитой.

Дядя Женя и пустота

Вскоре юную поэтессу пригласили в Москву, где в Доме литераторов она познакомилась с «дядей Женей» – известным поэтом Евгением Евтушенко. Эта встреча оказалась судьбоносной – именно с нее началась блистательная карьера Ники Турбиной. С тех пор ее жизнь круто изменилась. «Дядя Женя» организовывал для нее поездки по всей стране, она выступала на поэтических вечерах, ее приглашали на телевидение, о ней писали газеты. С нею работали психологи, профессора медицины и экстрасенсы. Ее называли «эмоциональным взрывом», «блистательным талантом», «поэтическим Моцартом»… В своих интервью Евтушенко говорил о Нике как о «величайшем чуде – ребенке-поэте», а она тем временем рассказывала журналистам о муках своего творчества. Благодаря Евгению Евтушенко в издательстве «Молодая гвардия» в конце 1984 года (за несколько дней до десятилетия Ники) вышел сборник ее стихов под названием «Черновик». Название помог выбрать все тот же «дядя Женя». Во-первых, так называлось заглавное стихотворение сборника, а во-вторых, по словам Евтушенко, «ребенок – это черновик человека». В эту книгу вошли и строчки, посвященные ему – великому и могучему другу и наставнику.

Вы – поводырь,

А я – слепой старик.

Вы – проводник.

Я – еду без билета.

И мой вопрос

Остался без ответа,

И втоптан в землю

Прах друзей моих.

Вы – глас людской.

Я – позабытый стих. (1983)

Популярность Ники росла как на дрожжах. Фирма «Мелодия» выпустила пластинку с ее стихами. Посещать ялтинскую школу-гимназию (где в начале века училась Марина Цветаева) стало некогда: все силы отнимали гастрольные поездки по стране. Советский детский фонд выделил Нике именную стипендию. Ее стихи перевели на двенадцать языков. Она всегда выступала при полных залах: все хотели посмотреть на худенькую девчушку с отработанными актерскими жестами и повадками звезды и послушать ее трогательный, еще неокрепший голос, тембр которого надрывал людям душу!

Ника собирала аншлаги не только в Союзе. Ей рукоплескали в Италии и США, а в Колумбийском университете даже прошла конференция о технике перевода стихов юной поэтессы из России. И как результат – поездка в Венецию на фестиваль «Земля и поэты», где Турбиной вручили престижную премию в области искусства – «Золотого льва»! Ника стала второй русской поэтессой, удостоенной этой награды. Первой была Анна Ахматова, но она получила «льва», когда ей было уже за шестьдесят. А нашей героине тогда едва исполнилось двенадцать… Однако с этой наградой у Ники было связано печальное воспоминание. Девочка привезла «льва» домой и решила проверить, действительно ли он золотой. Взяла молоток и – отколотила зверю лапы. Он оказался гипсовым.

С тех пор разочарования в жизни Ники посыпались как из рога изобилия. Ей исполнилось тринадцать, когда она стала замечать: добрый дядя Женя, не объясняя причин, стал от нее отдаляться. Перестал звонить, никуда не приглашал. Многие обвинили его тогда в удачном пиаре собственной, «слегка подзабытой» персоны, а окружение Ники и вовсе – в предательстве. Хотя сама поэтесса все еще надеялась, что Евтушенко вернется. «Ника просто боготворила его, – рассказывает бабушка Ники Людмила Карпова. – Помню, мы сидели с ней в маленьком кафе на одном из каналов Венеции, а рядом, за столиком, Евгений Александрович. Ника смотрела на него с обожанием, а мне все твердила: «Буль, купи мне красивое белое платье и туфли. Я хочу его поразить!»

Но он так и не вернулся. Ни тогда, ни через год, ни спустя десять лет. Да и должен ли был?

В конце 80-х Ника пережила свой первый творческий кризис. Она писала уже не так азартно и не так много, как в детстве. Поклонников становилось все меньше, о юном вундеркинде без мудрого пиара начали забывать… Поменялась и ситуация в стране: людей больше заботили растущие цены на продукты, нежели успехи юных талантов. В семье Турбиных тоже произошли перемены. Мама Ники – Майя Анатольевна – вышла замуж и родила вторую дочь, Машу – «обычного ребенка, к счастью, не умеющего писать стихи», которому отныне уделялось все внимание взрослых. Ника вновь осталась одна, тщетно пытаясь приспособиться к новой жизни. В 1989 году она сыграла главную роль девочки-бандитки, больной туберкулезом, в художественном фильме «Это было у моря». А чуть позже дала интервью «Плейбою» и согласилась на откровенную фотосессию под названием «Голое тело в виде моей поэзии». Но и эти лихорадочные эксперименты не вернули ей былой славы.

В середине 90-х Ника дала развернутое интервью одной из центральных газет. Заголовок ярко отражал суть наболевшего – «Евтушенко меня предал!» Евгений Александрович прокомментировал эту статью так: «Все мое предательство в том, что я не продолжаю помогать. Простите, я человек провинциальный и не уважаю людей, в которых не присутствует чувство благодарности. Я помог – и все. Надо человека поставить «на ход», а дальше – сам. В жизни есть два испытания: непризнание и признание. Надо уметь проходить оба». В следующем интервью Ника взяла свои обвинения назад: «Я сморозила это по детской глупости и от обиды. Я была тогда максималисткой. Сейчас бы я уже этого не сказала. Это низко, глупо и смешно. Мне кажется, Евгению Александровичу был нужен юный гений. Он просто испугался моего возраста. У меня был сложный переходный период, я была агрессивной. Сейчас мы не общаемся. Мне надо разобраться в себе, да и ему общение со мной не нужно. Я же не какой-нибудь принц Уэльский!»

Белоснежка и ее гном

Ника всегда тяжело переживала одиночество. Бунтовала, убегала из дома, резала вены, пила снотворное, вешалась, грозила выброситься из окна… Ей было страшно жить. Одной на огромной планете. Она не могла понять этот мир, боялась и его, и себя в нем. И в то же время не верила в смерть. Повзрослев, она объясняла свой нигилизм так: «Если человек не полный идиот, у него бывает изредка депрессия. Иногда просто хочется уйти, закрыть за собой дверь и послать всех к черту. А газеты в эти минуты гудят, что «гений сломался, Ника спилась, скурилась и стала проституткой». Я не могу себя причислить ни к одной из этих категорий. Хотя я иногда курю травку, пью красное вино, но не более того. В школе панковала. Ходила наполовину лысая, наполовину длинноволосая, с рыболовным крючком в ухе. Била стекла, объявляла бойкоты. Ну и что тут особенного?» Казалось бы, типичный синдром переходного возраста. Однако проблема Ники заключалась в другом.

Слава, аплодирующие залы, автографы, международные премии остались в прошлом. А она продолжала сочинять никому не нужные рифмованные строчки, бегло записывала их губной помадой на рваных клочках бумаги и салфетках и складывала в ящик стола с надписью «Чтобы не забыть» (впоследствии именно так назовут ее первое посмертное издание, приуроченное к тридцатилетию поэтессы). Она не понимала, как жить дальше. Возможно, мучительная неопределенность и толкнула шестнадцатилетнюю Нику на весьма экстравагантный поступок: она вышла замуж за 76–летнего швейцарского психолога по имени Джованни. (В 1997 году я брала у Ники интервью, в котором она весьма подробно и с изрядной долей иронии поведала о своем «романе века». Цитирую большой фрагмент нашей беседы. – Авт.)

Ника: «Все было красиво и трагично, как растоптанная роза. Джованни, по-русски – Ванька, был принцем в самом расцвете сил. Он – итальянец, но жил в Швейцарии и возглавлял институт в Лозанне, проводивший лечение психбольных детей музыкой и стихами. У меня в то время в Италии вышла книга, которая попала к нему в руки. Какую-то девочку мои стихи спасли: она молчала от рождения, а потом вдруг сказала: «Ма-ма». Джованни тут же пригласил меня в Швейцарию на симпозиум. Я пробыла там неделю, вернулась в Москву. Мы переписывались, а потом он позвонил и сказал: «В России жизнь бесперспективная. Тебе неплохо бы повидать Европу. Но мне тоже кое-что нужно от тебя. Выходи за меня замуж…» Я согласилась».

– Это был брак по расчету?

Ника: «Нет. По авантюре. С расчетом у меня всегда было плохо. Постоянно оказываюсь в дерьме. Я уехала – и меня хватило на год. Не смогла жить в чужой стране, тем более с ним. Зато научилась ругаться по-французски».

– Чувствовала, что он тебе годится в отцы?

Ника: «Скорее в матери. У него был капризный характер дамы. Он меня раздражал. Я, к примеру, привыкла ходить по дому в халате. У них это не принято. Он выходил к столу в костюме и при галстуке и начинал меня воспитывать. Обращался со мной как со своей собственностью и был зверски ревнив».

– Были поводы?

Ника: «Нет. Я ему не изменяла, хотя мне нравились многие молодые люди. С его собственным сыном, который был младше меня на год, мы строили друг другу глазки. Но даже он не понимал, как такая молодая девушка может жить со стариком».

– Джованни был состоятельным человеком?

Ника:«Да, и в плане кошелька, и в плане того, что в штанах. Сидя все время на гормонах, похоронив пять жен, имея кучу детей (младшему сыну – четырнадцать, а первенцу – под шестьдесят), еще бы он был не состоятелен! Но для полноценной супружеской жизни кроме койки нужно что-то еще. А с этим, несмотря на его мозговитость, были проблемы. Ему удобно жилось со мной. Ведь из шестнадцатилетней девчонки можно лепить что хочешь. Я работала в его институте, мое имя знали. К тому же русские невесты неприхотливы. Им купи босоножки – они и рады».

Джованни целыми днями пропадал в собственной клинике для олигофренов, и Ника оказалась предоставлена самой себе. В Швейцарии, как и в России, она снова почувствовала себя одинокой. Говорят, именно тогда она научилась топить свою печаль в вине.

В комнате белой Швейцарии

Пепельница – голова.

Русское, забычкованное

Смотрит в окно дитя.

Запахом спелой клубники

Улицы здесь живут.

И неодетой Нике

Вряд ли дадут приют.

Японский треугольник

В 1991 году Ника сбежала от Джованни и вернулась в Россию, где ей неожиданно улыбнулась удача. В Ялте она встретила свою первую любовь – бармена из валютного бара по имени Костя. На следующий день после знакомства девушка прибежала домой с криком: «Буль! Я выхожу замуж!» Для нее это было так важно! Однако Костя вовсе не собирался жениться. У него была знакомая девушка в Японии, куда он впоследствии собирался эмигрировать. И тем не менее роман с Никой длился несколько лет. В течение этого времени Костя неоднократно навещал ее в Москве, в ее новой квартире на улице Маршала Бирюзова. Ника стала хозяйкой «двушки» благодаря отчиму (он произвел какой-то сложносочиненный обмен квартир). Костя уговаривал возлюбленную переехать к нему в Ялту. Девушка упорствовала, пуская в ход все «прелести» своего характера, и парень возвращался домой ни с чем. Впрочем, несмотря на ссоры, Ника боготворила Костю и часто прислушивалась к его мнению. Казалось, он был единственным человеком, имевшим над ней власть.

Любовь буквально окрылила Нику, и она исполнила свою детскую мечту – поступила во ВГИК: «Я всегда хотела быть актрисой или режиссером. Мой отчим работал в театре, я выросла среди актеров». Но учеба продлилась недолго. У Ники появилось много новых друзей, она часто прогуливала занятия. Вот как она сама вспоминала о том времени: «Я люблю большие, шумные компании. Люблю быть в центре внимания, когда я в настроении, меня окружают симпатичные люди, и я хочу кому-то из них понравиться. Хорошо танцую. Обожаю дискотеки в ночных клубах! Могу сыграть на гитаре. Просто мечта, а не девушка!»

Разумеется, при столь интересной ночной жизни учеба была вскоре заброшена. К счастью, в судьбу Ники вмешалась Алена Галич, дочь известного барда, преподаватель Московского института культуры, которая помогла девушке поступить в «Кулек» без экзаменов (к сожалению, писать без ошибок юная поэтесса так и не научилась). Курс вела сама Галич, ставшая впоследствии подругой Турбиной. Первые полгода Ника училась очень хорошо. Но потом снова начались загулы и запои. Взбешенная таким поведением своей протеже, Алена Александровна потребовала расписку. И Ника накарябала детским почерком: «Я, Ника Турбина, даю слово своей преподавательнице Алене Галич, что пить больше не буду. И опаздывать на занятия не буду». Через три дня она вновь ушла в запой. А перед летней сессией Ника без предупреждения укатила в Ялту, к Косте. К экзаменам она так и не вернулась, и ее отчислили с первого курса за неуспеваемость. «Непрофессионально там учат! – говорила Ника впоследствии. – Хочу в ГИТИС поступить. Хотя учебу я уже переросла. Нет сил на нее».

Вскоре Костины нервы тоже не выдержали. «Я устал от непредсказуемости Ники, – сказал он Алене Галич. – Нормальной семьи у нас никогда не будет: Ника не сможет взять на себя ответственность за детей. С ней самой нужно нянчиться!» Вскоре он женился.

Разрыв с Костей Ника переживала очень тяжело. Она сильно пила, пыталась «завязать», обращалась к врачам, но никакие отечественные кодировки ей уже не помогали. И опять на помощь пришла Алена Галич. Она договорилась с врачами одной из американских клиник о стационарном обследовании Ники. Однако чтобы получить скидку, нужно было собрать огромное количество подписей. Когда в документах была наконец поставлена последняя «закорючка», мама Ники неожиданно увезла ее в Ялту, бросив напоследок: «Моя дочь – не алкоголичка!» Алена Александровна сидела дома, плакала и рвала письма, стоившие ей стольких усилий.

А Ника «лечилась» привычным способом – в ее жизни появился новый мужчина, бизнесмен. Однако романтики хватило ненадолго. Однажды с Никой случился буйный припадок, и молодой человек, которого она всем представляла как собственного мужа, был вынужден поместить ее в ялтинскую клинику для психбольных. Разумеется, она восприняла это как очередное предательство. «Этот гад еще и приплатил врачам, чтобы они меня подольше там кололи!» – жаловалась позже Ника. В больнице она пробыла три месяца. А вызволяли ее оттуда неизменный «ангел-хранитель» Алена Галич и… Костя. Правда, вскоре он опять оставил ее. Ей казалось, что впереди – беспросветный тупик, из которого она отчаянно пыталась вырваться.

Синяки на душе

«Я стою у черты,

Где кончается связь

со Вселенной.

Здесь разводят мосты

Ровно в полночь –

То время бессменно.

Я стою у черты.

Ну, шагни! И окажешься

сразу бессмертна».

15 мая 1997 года Ника проснулась в четыре утра, вышла на балкон и сделала шаг «за черту»: «Мне никто не помогал. В квартире вообще никого не было. Очнулась в больнице. Оба предплечья сломаны, тазовые кости раздроблены, четвертый позвонок вдребезги. Сначала даже жалела, что осталась жива: столько боли перенесла, столько разочарования в людях… А потом стала себя ценить, поняла, что я еще что-то могу».

Есть и другая версия того несчастного случая. Говорят, Ника поссорилась с очередным молодым человеком, хотела над ним подшутить, встала на подоконник, но сорвалась и повисла на руках. Парень пытался втащить ее обратно в квартиру, но не удержал, и Ника упала с пятого этажа. Как бы там ни было, Нику спасло чудо и… дерево под окном, которое смягчило падение. Ника перенесла двенадцать операций, ей установили аппарат Елизарова и заново учили ходить. Ее имя вновь замелькало в газетах – о трагедиях у нас всегда пишут охотнее, чем об успехах. В Ялте на имя бабушки был открыт счет, куда все желающие могли отправить деньги. Помог даже какой-то американский бизнесмен. И она выздоровела! Правда, остались шрамы по всему телу и страшные боли в спине, особенно по ночам… Ника мечтала накопить денег и сделать пластическую операцию. Но она умела не только мечтать, но и предвидеть: «Нет ничего постыдного в том, что женское счастье – это дом, дети, тепло и даже кухня. Но у меня этого всего никогда не будет. В природе есть женщины, которые не совсем женщины. Я имею в виду не физически, конечно же. Вот я из них. И поэтому у меня такого женского счастья не будет, хотя я очень этого хочу. Я хочу накормить любимого человека вкусным обедом, и чтобы в комнате плакал ребенок. Я перепеленаю его и буду счастлива… Конечно, я могла бы сейчас сказать: нет, до тридцати лет – карьера и работа, а уже потом… Да, я хочу писать стихи, потому что я – хороший поэт. Но я также хочу женского счастья, потому что я – Женщина!» К сожалению, после того рокового падения Ника уже не могла иметь детей физически и очень от этого страдала.

В гостях у бездны

Ника по-прежнему боялась жить одна. Завела двух кошек и собаку – не помогло. Нужен был надежный друг, наставник, советник, отец, сын и любовник в одном лице. Двери ее дома по-прежнему были открыты для всех, но входили в них немногие, а оставались – единицы. Одним из таких «задержавшихся» стал 35-летний актер театра «У Никитских ворот» – Саша Миронов. Он ворвался в жизнь Ники в начале 1998 года и остался с ней до конца… Бывший «афганец», Саша когда-то служил в погранвойсках, был мастером спорта по плаванию и во всем помогал Нике, что ей, безусловно, нравилось: «Саша – опытный, очень отзывчивый и добрый человек. Я ему доверяю как самой себе, уважаю и очень люблю. Он великий актер! Когда я вижу его на сцене, всегда плачу… Это самый близкий мне человек, если бы не он, меня бы уже не было…» К сожалению, как и все «великие актеры», Саша безбожно пил, из-за чего лишился работы. Желая помочь Нике избавиться от боли, он все больше затягивал ее в омут пьянства. Впоследствии она уже не могла жить без водки – едва появлялись деньги, Ника сразу посылала Сашу за бутылкой. Отказать ей было невозможно – любые попытки противоречить приводили подругу в ярость.

В 2000 году ялтинская киностудия сняла о Нике фильм. Перед съемками телевизионщики выставили перед ней бутылку водки. Когда бутылка опустела, стали снимать. Пьяная Ника не смогла вспомнить ни одной строчки и прямо перед телекамерой послала всех куда подальше… Этот сюжет произвел тогда фурор. Нику вновь обсуждали, но уже в контексте «гениального падения». Впрочем, благодаря этой удручающей картине у Ники появился новый друг, который стал свидетелем последней драмы в ее жизни.

Перед Новым годом на глаза 22-летнему Вовке попалась газета. С фотографии на него смотрела та самая девушка из фильма – красивая, немного странная и такая родная! В ее глазах было все: жизненный опыт, боль, одиночество, страх, мудрость, обнаженная душа… «Это знак», – решил Вовка. Для начала он разыскал режиссера фильма о Нике и передал ему трогательное письмо, адресованное ей, но ответа так и не дождался… Спустя год он предпринял еще одну попытку – явился домой к режиссеру и попросил у него московский адрес поэтессы. Их встреча состоялась 12 января 2002 года. Уже на подходе к дому Ники Вовка купил в цветочном магазине пять тюльпанов. Дверь открыл Саша.

– Я Володя, к Нике приехал из Киева.

– Ника! Тут к тебе Володя, – Саша пропустил гостя в дом.

– Ой, цветы! Я так о них мечтала, – в проеме двери показалась молодая женщина. Она была прекрасна, но выглядела совсем не так, как на фотографии. Лицо казалось изнуренным, взгляд – потухшим, вид – уставшим. Вовка достал из сумки бутылку водки и крымское вино и без предисловий поставил их на стол. Выпили. Поговорили о жизни, Вовка рассказал о своей работе в прачечной гостиницы «Лыбедь» и о том, что приехал в Москву на три дня, специально ради встречи с Никой.

– А где ты остановился? – в глазах девушки уже светились неподдельная радость и тепло (она всегда была рада гостям).

– Пока не знаю…

– Знаешь, Вов, оставайся у нас. Возражения не принимаются.

Возражать никто и не собирался. Володе постелили на детской Никиной кровати. Но поспать всласть гостю так и не пришлось. Посреди ночи его разбудил душераздирающий крик: «Саша, мне опять плохо, звони в «скорую»! Эта спина, когда же все это кончится?!» Саша побежал звонить к соседям (телефон в квартире Ники несколько месяцев назад отключили за неуплату). Врачи забрали Нику в больницу. Спустя какое-то время она вернулась вся всклокоченная, рухнула на кровать и устало промолвила: «Я от них сбежала. Документы – в больнице. Саша, заберешь их завтра, хорошо?» Снова легли спать. Уже под утро все повторилось: Ника опять корчилась на кровати от боли, звала на помощь Сашу, тот бегал звонить к соседям, Вовка курил на балконе, и в квартире появлялись врачи «скорой»… «Никуда я с вами не поеду, слышите?! – кричала пьяным голосом Ника. – Лечите меня прямо здесь, делайте укол, сделайте хоть что-нибудь, я же умру сейчас от боли!!!» Укол помог лишь на время… Потом наступило утро, снова пили, говорили, Саша бегал за водкой, тщетно пытались заснуть под крики Ники, от которых можно было поседеть… Так прошло три дня. Вовка уехал в Киев. Писал письма, слал телеграммы… А спустя неделю не выдержал и опять примчался в Москву.

– Я знала, что ты вернешься, – встретила его на пороге Ника. – Проходи, Саша сейчас на работе. Знаешь, он сильно запил…

Они целыми днями сидели на кухне обнявшись и говорили о вечном. Саша в их разговорах не участвовал, но и против присутствия Вовки не возражал. Он был уверен – Ника изменить ему просто не может. И это было правдой. Пару раз Володя сопровождал Нику на работу – в театральную студию для трудных подростков «Диапазон» на окраине Москвы. Там Ника и Саша ставили детские спектакли. Последний в ее жизни был «Крестики-нолики».

Перед отъездом Вовка набрался смелости и сказал:

– Приезжай в Киев, поживешь пару лет, освоишься… Мир перед тобой еще встанет на колени, Никуша!

– Я знаю. Но после моей смерти… Я на краю, Вовка! За все в жизни нужно платить. Я очень скоро умру, так и не дождавшись…

На прощанье он подарил Нике плеер с записью их бесед, а она ему – свою любимую книгу о Ван Гоге «Жажда жизни»:

– Мне кажется, я в прошлой жизни Ван Гогом была. Прочти ее и помни – мы не сможем с тобой общаться, если ты не будешь много читать. Как плохо, что мы живем в разных городах!

22 марта Ника приехала в Киев. Вовка познакомил ее со своими друзьями, показал город… Ника обещала вернуться в июне, но не успела. Она вышла в открытое окно с пятого этажа. Никто и никогда не узнает, была ли то роковая случайность или сознательное решение. На этот раз ее никто не смог спасти…

Тело как улика

Уголовное дело по факту гибели Турбиной так и не завели. У милиции были на то свои основания. Во-первых, первая попытка суицида Ники в 1997 году. Во-вторых, отсутствие в квартире людей в момент падения девушки. Чистой воды самоубийство. А крики Ники о помощи правоохранительные органы оставили без внимания: дескать, Турбина была алкоголичкой, мало ли кто привиделся ей за несколько секунд до смерти.

Во всей этой истории – масса неувязок и противоречий. В справке о смерти в графе «причина» – прочерк, в медицинском заключении сказано, что смерть наступила в результате травмы. А сбоку сделана приписка: «Падение с пятого этажа, место и обстоятельства травмы неизвестны». Тело погибшей поэтессы восемь дней лежало в морге Института скорой помощи имени Склифосовского с пометкой «Неизвестная». Саша ушел в недельный запой и даже Майе Анатольевне рассказал о смерти дочери не сразу. По его словам, он, Ника и соседка по дому Инна в тот день выпивали. Когда водка кончилась, они с Инной ушли в магазин, а когда вернулись, Ника уже лежала на земле бездыханная. В день похорон к моргу пришли трое Сашиных собутыльников и Алена Галич с сыном. Она оказалась единственной, кто принес Нике цветы. Родственники поэтессы не смогли выехать из Ялты – не было денег. Еще при жизни Ника как-то сказала: «Когда я умру, хочу, чтобы меня кремировали. Не хочу, чтобы меня после смерти ели в земле червяки». Последняя просьба Ники была выполнена. Правда, не сразу и не так, как она хотела. Саша зачем-то сказал, что ее тело кремируют прямо в Склифе. И лишил близких последней возможности попрощаться с Никой – ведь никто не знал, что в этой больнице нет крематория.

Все разошлись, а служащие Склифа потащили одинокий гроб с приколотой запиской «На кремацию в Николо-Архангельский крематорий». Они ругались, что им не оплатили «погрузочные» работы.

Так Ника Турбина, всю жизнь боявшаяся остаться одна, отправилась в свой последний путь. А рядом не было ни одного родного человека… Позже Алена Галич добилась, чтобы Нику отпели в храме и захоронили на Ваганьковском кладбище, в открытом колумбарии. Напротив – могила Игоря Талькова.

Сломанная клетка

10 мая 2002 года Вовка дочитал книгу о Ван Гоге, подаренную Никой. Последний раз взглянул на закладку – обрывок тетрадного листа в клеточку с надписью, сделанной красным карандашом: «Я люблю тебя. Ника», и вместе с книгой отложил в сторону…

На следующий день Ники не стало. После ее смерти Вовка выполнил свой последний долг – встретился с ее мамой и бабушкой и передал им фотографии, сделанные в ее московской квартире и в Киеве. Спустя год Вовка устроился на работу, спустя два – женился. Недавно он вновь был проездом в Москве. Зашел в знакомый дворик на улице Маршала Бирюзова, покурил на лавочке под Никиным окном, но подняться в квартиру не решился. Да и к кому? После смерти Ники одну из комнат ее двухкомнатной квартиры продали чужим людям, а вторая сейчас под замком, ждет приезда сводной сестры Ники – Маши, которая в этом году закончила школу и собирается поступать в московский вуз.

Первая любовь Ники, Костя, узнал о ее смерти от Алены Галич. Она позвонила ему в Японию. Он долго молчал в телефонную трубку, а потом прокричал: «Алена, скажи всем, что Ника не хотела умирать! У нее была колоссальная жажда жизни!»

С Никой действительно было очень сложно. Она росла доброй, отзывчивой, но совершенно не приспособленной к жизни. Ей нужен был человек, который заслонил бы ее от всех невзгод, избавил от быта, от необходимости зарабатывать деньги, пробивать публикации… Но где же такого найдешь в наше жестокое время? Она это понимала, и ей было страшно. Когда мы познакомились, Нике было всего двадцать три – вся жизнь впереди, а создавалось такое впечатление, будто она прожила ее почти до конца.

И она уже тогда остро осознавала – чтобы о тебе наконец вспомнили, нужно всего-навсего умереть. Ведь маленький гений – это такая трогательная экзотика. А взрослый… Да мало ли на Руси молодых поэтов!

Все что можно сказать-это спасибо...
СвЕтЛаЯ 02.09.2006 10:40:03

Время прошло,ее не вернуть,душа ушла в свой рай...
Осталась лишь пыль с сапогов,
Суетливые будни,
Эгоистичная реальность...
А-главное Ее стихи.
Я уверена,что это были Ее мысли,
Просто мозг человека ведь до конца так и не исследован,
а Ее сознание мира видимо позволяло
воспринимать мир в таком мудреном,прекрасно выложенном в стихах и рифмах виде...
Я считаю,что ничего сверх-гиниального здесть нет...
Ника была настоящим человеком,
С душой героя,
С пороками
Со вкусом смерти на губах...
Она Жила,но была брошена,
Турбина знала о своей судьбе...
Знала,что так и будет,
Но всю жизнь боролась с Ним...,
С Богом?
С Дьяволом?
- С жестоким миром...

На вечную память НИКЕ,да горит твоя звезда.

Из детства, в котором никто не напугал ребёнка до блевотины - алкоголем и сигаретой. И наркотиками.

Напугал (бы) так, что у мальчика или девочки на ВСЮ жизнь возникла бы аллергия – и они никогда не стали бы снимать стресс этими способами.

Сколько ещё сотен миллионов людей должны погибнуть – чтобы в России и западных странах ввели «сухой закон»?

Или выход только один – ждать захвата наших стран мусульманами? Они-то в этом смысле наведут порядок – и очень быстро.

Или всё же понять, что больных – особенно тех, кто делает больными других – нужно изолировать.

Что нужно сажать в тюрьму – как это делают в мусульманских странах – на несколько лет и публично наказывать палками. Кого? ВСЕХ, кто участвовал в продаже алкоголя – начиная от продавщицы (которая, конечно, «ничего не знала про этот закон») и далее, включая посредников, водителей, экспедиторов, производителей.
Точно также – как наказываются ВСЕ в цепочке поставки наркотиков.

Анна Андреевна Ахматова - великая русская поэтесса, талантливая женщина, на долю которой выпали тяжкие испытания. Ей пришлось многое пережить. Страшные годы, изменившие всю страну, не могли не отразиться на ее судьбе. Поэма «Реквием» явилась свидетельством всего, с чем пришлось столкнуться Ахматовой.

Период создания этой поэмы занял шесть лет - с 1935 по 1940 гг. Эти годы были полны тяжких и трагических событий, которые затронули жизни многих людей, разделяя нормальную, счастливую жизнь и страшную действительность.

Поэма «Реквием» состоит из нескольких частей, каждая из которых имеет несет определенную идею.

Эпиграфом к поэме стали строки, в которых Ахматова говорит, что вся ее жизнь была тесно связана с судьбой родной страны даже в самые страшные годы, все тяготы того времени коснулись и ее жизни. Она отказалась от эмиграции и осталась в России:

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл --

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Строки эпиграфа написаны позже, чем сама поэма Они датированы 1961 г.

Часть «Вместо предисловия» рассказывает о том, что предшествовало написанию поэмы. Прокатившаяся по стране волна арестов невиновных людей, репрессии и произвол властей стали трагедией для всей страны. Бесконечные тюремные очереди, в которых стояли родственники и близкие заключенных, стали символом того времени. Это коснулось и Ахматовой, когда был арестован ее сын.

«Посвящение» -- это описание переживаний людей, которые много времени стоят в тюремных очередях. Ахматова говорит об их «смертельной тоске», о безысходности и огромном горе. Использованные ею метафоры передают народную скорбь и страдания:

Перед этим горем гнутся горы,

Часть «Вступление» передает боль и горе, которые испытываешь при мысли о трагических судьбах невинных людей.

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

В этой же части поэтесса рисует образ глубоко несчастной, больной, одинокой женщины. Это даже не женщина, а призрак, убитый горем до крайней степени:

Эта женщина больна,

Эта женщина одна…

Третье, четвертое, пятое и шестое стихотворения носят личный характер. Ахматова рассказывает о собственных воспоминаниях и чувствах. Здесь есть точные временные детали («семнадцать месяцев кричу»), ласковые обращения к сыну («на тебя, сынок, в тюрьме ночи белые глядели»), характеристика самой лирической героини поэмы («царскосельской веселой грешницы»).

Седьмая часть поэмы - «Приговор» - несет идею человеческой стойкости. Для того, чтобы выжить, мать должна стать каменной, научиться не чувствовать боли:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

Но вынести все это трудно, поэтому восьмая часть названа «К смерти». Героиня ожидает свою смерть. Она просит ее ускорить свой приход, потому что жизнь утратила для героини всякий смысл:

Ты все равно придешь. - Зачем же не теперь?

Я жду тебя - мне очень трудно.

Я потушила свет и отворила дверь

Тебе, такой простой и чудной.

В десятой части - «Распятии» - показана трагедия тысяч матерей, чьи дети безвинно несут тяжкий крест:

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел.

А туда, где молча мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

Эпилог поэмы состоит из двух частей. В первой части Ахматова опять обращается к тем, кто стоял вместе с нею тюремной очереди. Она просит бога о помощи, но не для себя одной, а для всех убитых горем людей «под красною ослепшей стеною».

Вторая часть развивает общепоэтические темы назначения поэта и поэзии. Здесь же Ахматова поднимает тему ее возможного Памятника, который должен стоять у той страшной тюремной стены, где «выла старуха, как раненый зверь». ахматова поэтесса поэма реквием

В своей жизни Анна Ахматова знала славу и забвение, любовь и предательство, но она всегда стойко переносила все страдания и трудности, потому что была сильным человеком. В наше время душевная стойкость и непреклонная воля Анны Ахматовой служат нам примером и неиссякаемым источником вдохновения.